Majakka в Даугавпилсе: живой привет из Франции для оставшихся в живых

Редко в наше пост-ковидное время доводится услышать живую игру музыкантов, не прибегающих к использованию сэмплов, компьютеров и визуализаций, и одновременно с этим представляющих не инструментальный ансамбль уровня сельхозклуба, а претендующих в своей музыке на событие.

Поэтому, узнав, что в г.Даугавпилс приезжают музыканты из Франции, использующие в своём выступлении фортепиано, саксофон и виолончель, я незамедлительно решил их посмотреть и послушать. "Слушателей ждут богатство красок, завораживающее сочетание оригинальных композиций и мастерских импровизаций", — значилось в пресс-релизе.

Импровизации! Это стоило внимания. Тем более — за стоимость входного билета в 5 евро, — по нынешним меркам, смешные деньги. За эту сумму не везде можно выпить даже пару стаканов кофе. Полагаю, даже во Франции, что уж про Латвию говорить.

Доселе о проекте "Majakka", автором которого является французский пианист Jean-Marie Machado, я знал ровно столько же ничего, как и о даугавпилсском фестивале "ReStart", в рамках которого он должен был быть презентован. Фестиваль проводился уже в 11-й раз, но знали ли сами музыканты о том, что они принимают участие в этом фестивале? У них-то самих был запланирован "Baltic Tour" — серия выступлений по Финляндии, Эстонии и Латвии. Началась она в Хельсинки 3 октября, продолжилась в Эстонии с 4 по 10 октября, и завершилась в Латвии: 11-го октября — выступлением в Валмиере, 12-го — в Мадоне, 13-го — в Даугавпилсе и 14-го — в Лиелварде. Плотный график с неплотной концентрацией жителей на один квадратный километр. Марш-бросок по посёлкам городского типа, среди которых Даугавпилс выделялся как второй по величине жилмассив Латвии. И при этом — никакой Литвы.

Так что "рамки фестиваля" были условные или случайные, тем паче в том же пресс-релизе утверждалось, что "композиции Жана-Мари Машадо не знают границ".

Выступление началось с представления коллектива ведущей в колоритном платье и ведущим, оказавшимся импрессарио музыкантов. Он прочитал латышский текст по бумажке — всё в стиле "добро пожаловать, спасибо, пожалуйста, наслаждайтесь". В таком же стиле музыканты появились на сцене: выдержанно одетые, без перьев, страз и выкрутасов. Вначале вышел перкуссионист — бразилец Zé Luis Nascimento, по каким-то причинам заместивший в этом турне своего "студийного" коллегу — Keyvan-а Chemirani, с которым Машадо записал студийный альбом "Majakka". Затем на своих позициях разместились виолончелист Vincent Segal и саксофонист Jean-Charles Richard. Наконец, за большим роялем дислоцировался сам мэтр.

Программа выступления во многом повторяла последовательность композиций на студийном альбоме — но разумеется, не повторяла точь-в-точь их структуру, в "живом" варианте были представлены их расширенные версии. Разогрев пошёл с "Мяча" ("Bolinha") — музыканты словно передавали друг другу пас, и завершилось всё жирной передачей самого Машадо, в виде завораживающе звучащей партии на кардинально видоизменённом по звуку инструменте. Она определённо всё ещё была клавишная, т.к. пианист усердствовал над своими кистями рук, которые трудились в области крышки рояля. Но казалось, он быстро перебирает струны арфы, или лиры, или клавесина, впитавшего их обоих. "Эта точка где-то ближе к Морокко", - подумалось мне, и мой ленный взгляд перенёсся в совсем южно-западную часть Европы, которая уже и не совсем она. "Наложницы, рабыни", — подумалось мне, — "ткут совершенство рабства". И вот, когда партия закончилась, Машадо встал, вытащил из рояля и показал публике обыкновенный деревянный брусок, накладываемый на струны. Именно он и порождал столь необычное звучание.

В процессе выступления Машадо ещё не раз залезал во внутренности инструмента, и то терзал его струны металлическим язычком, словно скальпелем, то постукивал по корпусу. Использовал его по назначенному непоназначению.

Так поступали все его коллеги — не зацикливались на эталонном звучании своих инструментов, пытаясь выжать из них максимум невозможного.

Виолончелист мог не протягивать смычком по струнам, а стучать по ним, или щипать их как, как бас-гитару. В конце вовсе положил виолончель на пол и вытащил кастаньеты, постукивая ими в лёгком пританцовывании по всей сцене.

В руках и из губ саксофониста чуть более, чем часто строилась вся тема: романтика увядающей осени, меланхолия заброшенных воспоминаний. У него была возможность дунуть до румянца на щеках так, что в зале шторы шевелились. И без микрофона. В этом "Доме Единения" (Vienibas nams) в Даугавпилсе хорошая-таки акустика.

Но подлинного колорита задал перкуссионист. Уже при одном появлении он получил приз зрительских симпатий в виде одобрительных аплодисментов: рослый, огромный, с характерной шевелюрой и широченным, с прощелиной по центру резцов, улыбасом. Огромным его лапам барабанные палочки могли не требоваться, хотя он их частенько использовал и менял (их было несколько, в том числе со щёточками или кисточками). Вместо традиционных барабанов или драм-машинок были задействованы тамтамы, колокольчики, бубенчики, тарелочки, скляночки, кувшинчики, экстремально океанистический ОУШЕН-ДРАМ и ещё куча всякой трамтумтошечки, которую использовал этот земляк Пеле. Он привязывал свои ступни к верёвкам перкуссий и дёргал их. Его физиономия некультурно уплывала за буйки этого "дома культуры". Он жил наравне со своими инструментами. Он делал шоу, приковывал внимание, и своей энергетикой и игрой подчас вытеснял даже автора этого сюжета и мероприятия. Его не было на афишах "Baltic Tour" и откуда он взялся — собака его дери, было непонятно. Но если бы его не было именно во время этого выступления — оно было бы скучноватым и пресноватым. На студийном альбоме перкуссионист был сдержанно прекрасен, но вживую он был экспрессивно великолепен, при этом они оказались разными людьми.

Был даже момент, когда Zé Luis чутка подпел — единственный момент за всё выступление, когда прозвучал человеческий голос, которого на студийной версии "Majakka" нет в принципе. Но здесь он не был лишним — маленький штрих, мазок к большой и глубокой картине, которая уже состояла из нескольких переписанных и наложенных один на другой слоёв.

Жизнь цвела буйным цветом и звуком на этой сцене, но при этом не было напряжения и даже ощущения, будто у музыкантов что-то идёт не так. Улыбчивые, спокойные, ровные, опытные.

В конце каждой композиции Машадо оборачивался, оглядывал публику поверх очков и довольно улыбался. Во всей этой компании её лидер, как ни парадоксально, был самый неприметный. Очень тихо объявлял заголовки своих произведений, вставая из-за рояля — похоже, в зале его с удовольствием слушали, но не всегда понимали. Однажды он уточнил, знает ли кто-либо из публики испанский. Как говорится, вопрос из 13-го сектора был бы попроще. Да эта публика не знала даже латышский. Ведь ещё перед выступлением её заметно предупредила ведущая: пожалуйста, отключите звук своих мобильных телефонов. И всё равно отключили НЕ ВСЕ! Во время исполнения периодически у кого-то подбулькивал характерный писк пришедшего сообщения. К счастью, всё это ненавязчиво вписалось в музыкальную часть. Моё раздражение быстро сменилось мыслью: "пятый участник коллектива сидит в зале..." При этом ни одна бровь не повелась на моём лице. На лицах музыкантов — тоже.

В финале всем исполнителям от имени то ли устроителей мероприятия, то ли фестиваля ведущая подарила по розе. Похоже, никто из них не знал, что делать с мёртвыми цветами, ведь как известно, польза есть только от потребления мёртвых лягушек. Виолончелист оторвал от стебля бутон и попытался засунуть его в кармашек пиджака. Саксофонист воткнул розу в свой инструмент. Перкуссионист сжал её между зубами. Что сделал с ней Машадо, я не заметил. Но все они сыграли "на бис". Аплодисменты публики в конце оказались сильнее эффекта кашля, который кто-то настойчиво воспроизводил время от времени там, где хотелось бы ощутить тонкую музыкальную грань.

Не зря всё-таки концерт прошёл при поддержке Французского института Латвии. В поведениях этих музыкантов, в игре, в их новой подаче музыки и в их отношении к публике — всё было пропитано культурой, что есть особая стадия социализации и отношений между людьми. А этому нужно учиться. У французов есть свой особый контакт с природой и окружающим миром, которого, например, нет у американцев. Американцу только заплати — и он весь день будет улыбаться; не заплати — убивать будет. А француз будет улыбаться весь день просто так, потому что солнышко светит, птички поют, гармошка играет.

Не всегда, конечно, так было, и не всегда так будет. Но именно тогда, на той сцене и немножечко после неё было — так.

Только одно меня во всём этом действе поразило или даже разочаровало: сплошной яркий свет на сцене и никакой акцентированной подсветки. При воспроизведении, и тем более, для восприятия такой музыки электричество всё же необходимо экономить.